«Постоянный соавтор Туминаса, художник Адомас Яцовскис, конечно, дает зрительскому глазу зацепиться за понятные детали — уголок кабинета, «онегинская» скамья и т. д., но все же решает пространство как место мистическое, темное, на границе земного и неземного. Нечто похожее было сделано в главном московском спектакле Туминаса «Дядя Ваня»: как и там, за стенами, ограничивающими авансцену, открывается черная пустота. Но если в чеховском спектакле в ней блестела тревожная луна, то в «Евгении Онегине» за никогда не рассеивающимся туманом висит подвижный зеркальный задник, косо удваивающий все происходящее на сцене и открывающий изнанку стен — как будто вход в иной мир. Иногда огромное зеркало двигается, и тогда начинает казаться, что кружится голова. А уж когда сцену заметает снег, зеркало помогает навести на подмостках полную красоту.»

Роман Должанский, «Коммерсантъ», 16 февраля 2013 года

«Еще я очень рада, что художник спектакля «Евгений Онегин» Адомас Яцовскис стал лауреатом в номинации «Лучший сценограф». Он уникальный художник. И его сценография пушкинского спектакля как нельзя лучше раскрывает замысел Римаса. Хотя, возможно, Адомас уже и не нуждается так остро в премиях как в «справке о состоятельности». Однако признание всегда приятно.»

Актриса Евгения Крегжде, интервью журналу «Театрал»

«Адомас Яцовскис свой спектакль начинает еще до появления героев. Это тот случай, когда зал аплодирует художнику. Огромное мутное, затягивающее своими искривленными отражениями зеркало на весь задник, в котором движутся причудливые фигуры, плывет огонек крещенской свечи… Балетный станок, вдоль которого вышагивает француженка с хлыстом и покрикивает на сбившихся в стайку девушек-учениц. Старое пианино. Старый буфет. Кровать — обиталище девичьих страданий и слез, на которой то мечется в любовном бреду Татьяна, то затихает на коленях Няни, то вскакивает, сраженная ночным кошмаром. Садовая лавка, где Онегин отверг Татьянину любовь, превращается в крест, в проклятие и не отпускает Татьяну от себя. Так с этой лавкой она и громыхает по всей сцене, униженная, разбитая унижением.

Многие сцены хочется сохранить в памяти как прекрасные картины.»

Ксения Ларина, “The New Times”